которые давно подготовил, затем медленно прижался к ее губам, уже тянувшимся навстречу. «Исчезнуть бы, — подумал он. — Испариться…» Он тонул в нежности, он перестал быть малышом Дутром. Девушка оттолкнула его:

— Die Tür![20]

Растерявшись, он старался понять. Она показала пальцем. Он оглянулся. Кто-то прикрывал дверь: ручка поднялась и замерла. У него закружилась голова, он схватился за край стола, поднялся, сделал несколько неуверенных — шагов. Снаружи ни звука, кругом ни души.

— Ты уверена? — спросил Пьер.

Но он и сам не сомневался. Кто-то видел их. Кто-то теперь считает, что она стала его любовницей. А он еще… Пьер в отчаянии повернулся к девушке, но та отскочила:

— Nein… jetz nicht![21]

— Ох, успокойся! Я тебя не трону!

Он увидел красную отметину под ухом. По крайней мере, хоть одно достоверно.

— Это Хильда? — спросил он. — Нет? Одетта? Кто же тогда, идиотка? Ты будешь отвечать?

Грета, казалось, перепугалась насмерть.

— Может, Владимир? Да вообще-то ему наплевать, Владимиру!

Нет, не Владимир. Она никого не заметила, но так испугалась, что с трудом сдерживала бившую ее дрожь.

— Хорошо, — сказал Дутр. — Скандал понадобился? Они его получат!

Он не спеша вышел, на ступеньках фургона зажег сигарету, потом обошел весь лагерь. Пришлось признать очевидное. Ни Одетта, ни Хильда еще не вернулись. Владимира тоже не было. Впрочем, Владимир не в счет. На секунду он вспомнил о Грете, но возвращаться не хотелось. Она больше не нужна ему. Он признавал только тайную любовь, о которой никому не ведомо, и не выносил, когда за ним наблюдали. На углу остановилось такси, из него вышла Хильда. Она раскраснелась, как от быстрого бега.

— Sind Sie allein?[22]

— Да, я один, — ответил Дутр по-немецки, и Хильда в смущении остановилась. Она посмотрела на него как-то испуганно и снова спросила:

— Одетта давно уехала?

— С полчаса назад.

Снова обеспокоенный взгляд.

— Грета здесь?

— Конечно… А вы? Где вы были?

— Там, — сказала она, махнув рукой в сторону Парижа, — в кино.

Она скрылась в фургоне. Дутр бросился на кровать. Вернуться, добежать до ближайшего перекрестка, сесть в такси — все это Хильда могла сделать. Но и Одетта тоже, она должна вот-вот вернуться. А ревность всегда подскажет способ помешать ему начать все сначала. И что дальше? Он уткнулся головой в подушку. Желание снова охватило его. Кто враг ему? Кого надо умолять?

За обедом собрались все четверо, все улыбались. Одетта рассказала, что ее усилия принесли плоды. Уехать можно уже послезавтра. Она перевела это девушкам, и те выразили одобрение.

— Сколько мы потратим времени на дорогу, как ты думаешь? — спросил Дутр.

— Не знаю. Дня три-четыре. Можно будет остановиться в Авалоне. Потом Оранж, Экс. Владимир займется грузовичком и большим фургоном, я возьму на прицеп второй фургон.

Кто его враг? Вряд ли когда Одетта была любезней. Никогда близняшки не вели себя так предупредительно. Но Дутр чувствовал, как вокруг него собираются тучи.

— Ну и денек! — воскликнула Одетта. — Как же я устала!

И она взялась подробно рассказывать о своей поездке.

— У тебя никто не требует отчета, — проворчал Дутр; можно подумать, что она хочет отвести от себя подозрения.

А Хильда, которая обычно и рта не раскрывала, пересказала фильм, который ездила смотреть. Хорошо. Ему все это приснилось. Ручка двери не поворачивалась на его глазах. Никто его не видел рядом с Гретой. Но тогда откуда такое напряжение, эта подспудная неловкость, придающая взглядам нечто искусственное, двусмысленное, тусклый отсвет лжи? Не сговорились же они тайком, все втроем, против него? Пришлось и ему вступить в игру, сделать вид, что ничего не видит, ничего не понимает. Он должен смириться, потому что выхода нет. Нет выхода.

Весь вечер он пережевывал эти слова — за кулисами, на сцене. Нет выхода… А в это время публика приветствовала его — повелителя всего невероятного, властелина невозможного. Но все эти таинства устроила Одетта. Это она держала его, и держала крепко.

Дутр схитрил. Он научился притворяться. В этом ведь была суть его профессии. Последний спектакль прошел с триумфом, и он послал Одетте огромный букет со своей визитной карточкой: «Чародейке — от Пьера». Одетта обняла его, прижалась головой к груди.

— Ты знаешь, — прошептала она, — твоя записка не очень-то прилично звучит.

Он попытался высвободиться.

— Подожди! — сказала она. — Дай немножко добыть с тобой. Мой маленький…

Вечером они выпили шампанского, и Владимир сидел вместе с ними.

— За твой будущий успех! — сказал Пьер, поднимая бокал.

— За твое счастье!

Они глянули друг другу в глаза поверх бокалов, потом оба улыбнулись близняшкам.

— Prosit![23]

Дутру пришлось дотащить Владимира до грузовичка, уложить его спать — бедному Влади хватило глотка шампанского. Потом Пьер долго гулял вокруг фургонов. Над Парижем розовело небо, от леса шел запах сырой травы. Проходя мимо «бьюика», Дутр увидел в глянцевом корпусе свой элегантный силуэт, блеск фрачных лацканов и подумал, что никогда не был и никогда не станет таким, как другие. Во всем мире в эту секунду юноши его возраста обнимали женщин. Они шептали слова любви. Они повторяли: «Ты у меня одна! В мире такой нет!» Каждый склонялся над своей возлюбленной… Все это было так просто — для других! Дутр видел фургон, где близняшки, быть может, вместо того чтобы спать, сторожили друг друга. Он присел на подножку своего фургона, закрыл руками лицо. Эта мысль жила в нем как червь в яблоке. Он ощущал страшную усталость. Другие! Другие! Через несколько часов эти другие проснутся, побреются, мурлыкая какой-нибудь мотивчик, поцелуют сонную жену и уйдут в контору, в мастерскую, на завод. Делать настоящее мужское дело. Они будут работать с какими-то вещами, инструментами — настоящими! И заботы, и горести у них настоящие! Как только у него еще сердце не разорвалось!

Он забрался в фургон, разделся, оглянулся — столики, карточные колоды, корзина, шпаги — и пожал плечами. Прежде, там, в коллеже, они молились. Он лег и, перед тем как заснуть, тихо повторил слова, ставшие для него чем-то вроде молитвы. «Что этот господин держит в руке? Газету. Какого цвета пальто у этой дамы? Черное. Какая у него подкладка? На меху». На тридцатом предложении он заснул. Голубки ходили по клетке. Двое полицейских, объезжавших участок на велосипеде, переглянулись.

— Цирк Альберто, — сказал один.

— Вот уж профессия! — откликнулся другой.

Глава 7

Они остановились около Бриньоля, на опушке соснового бора. Владимир с трудом завел фургоны под деревья. Было совсем поздно. Они быстро поужинали, потом Дутр вынес из фургона кресла.